Аквамарин  - Андреас Эшбах

Обычно в этом бассейне проводят лечебную гимнастику, и от тамошней воды у меня ужасно дерет горло, потому что она сильно хлорирована и потому что она пресная. Это, пожалуй, единственное знание, которое я выношу из всех этих пыток: мне лучше дышать морской водой, а не пресной.

И всё это время от меня ни на шаг не отходят две женщины-полицейские, чтобы я даже и не думала сопротивляться.

Так проходит среда, которая кажется мне самым длинным днем моей жизни.

Вечером мне звонит мисс Бланкеншип и рассказывает, что хотела навестить меня, но ее не пустили полицейские. Она спрашивает, как я, и при этом выглядит так, будто ее это реально интересует. Приятно осознавать, что ее расположение ко мне никак не связано с моими генами, поэтому я рассказываю ей про обследования. Чуть-чуть. Когда она становится бледной от возмущения, я решаю, что лучше остановиться. Что она может с этим сделать?

После этого, раз уж у меня в руках оказался планшет, я решаюсь посмотреть выпуск новостей, ссылку на который мне прислал Пигрит. К моему удивлению, это короткое интервью не с кем-нибудь, а с мистером Альваресом! С репортером он общается так же мрачно и ворчливо, как и со всеми, и заявляет:

– Не могу сказать ничего плохого о Сахе Лидс. Она прилежная ученица, воспитанная девочка, которая никогда не устраивала никаких скандалов. К тому же без нее парень утонул бы, разве нет? Вот о чем нужно говорить, если хотите знать мое мнение.

Я дважды пересматриваю видео, потому что не могу поверить своим ушам. То, что меня защищает именно мистер Альварес, в этом есть что-то… сюрреалистическое.

В четверг и пятницу обследования продолжаются, еще два длинных дня в моей жизни. К этому моменту у них уже есть полный анализ моего генома, огромная карта, которую они рассматривают на гигантском планшете. Мне приходится смотреть, как они все склоняются над ней и как эксперт по генной инженерии то тут, то там рисует закорючки рядом с какими-то фрагментами и говорит вещи вроде: «Вот. Сто лет назад это было запатентованной нуклеотидной цепочкой».

Это пытка, и, когда к вечеру пятницы она наконец заканчивается, я выжата как лимон. В пятницу Пигрит приходит навестить меня и рассказывает, что по городу шастают какие-то подозрительные личности, которых он раньше никогда в Зоне не видел. Я только киваю и говорю ему, что устала как собака и что единственное, чего хочу, – это лечь спать и в идеале не просыпаться года три.

Из этого, конечно, ничего не выходит, потому что на 10:30 в субботу назначены слушания в Городском совете, где я являюсь и предметом, и фокусом обсуждения.

Городской совет заседает в ратуше. В торце зала на стене красуется гигантская вычурная эмблема неотрадиционалистских зон, с флагами Сихэвэна и региона Эквилибри по бокам. Под ним за столом из тяжелого черного дерева шириной во весь зал восседают члены Совета, мужчины и женщины. На них темные мантии, и вид у них серьезный и местами брезгливый.

По правую руку от них сидят зрители, сгрудившись за деревянной загородкой под надзором служителей в униформе. Школьникам, которых приводят классами посмотреть на заседание, обычно рассказывают о том, как прискорбно мал общественный интерес к тому, что происходит в этих стенах, и что посетителей могло бы быть существенно больше. Так вот, сегодня эти переживания излишни. Сегодня в зрительном зале нет ни одного свободного места.

Оставшаяся часть зала, пространство размером с теннисную площадку, пусто, там в центре стоит один-единственный стул, на котором сижу я.

По прибытии мне пришлось переодеться. На мне теперь белая рубашка типа распашонки, чтобы при необходимости продемонстрировать членам Совета мои жабры, а на ногах у меня лодочки, чтобы каждый видел электронный браслет. Мне разрешили оставить только мои собственные бриджи.

Так я там и сижу, ощущая на себе любопытные взгляды, и чувствую себя отвратительно, пока доктор Уолш докладывает членам Совета о том, что было выявлено в ходе медицинского обследования. Выглядит он при этом как самодовольный петух, гордо вышагивающий туда-сюда в своем белом костюме.

Он говорит о моих бифункциональных легких так, будто он их сам изобрел. Объясняет, как мои легочные пузырьки получают кислород из воздуха, а жабры – из воды. Что у меня есть диафрагмальная мембрана, с помощью которой я могу создавать запас воздуха внутри грудной клетки, либо для управления всплытием, либо чтобы передать этот воздух кому-то другому.

Он также объясняет, что именно это я делала в ситуации с Джоном Бреншоу. Но в его устах это звучит как что-то предосудительное, чуть ли не отвратительное. А то, что я таким образом спасла ему жизнь, – об этом приходится себе дополнительно напоминать, и я сильно сомневаюсь, чтобы слушатели в массе своей это сделали. Мне и самой пришлось напрячься, чтобы ненароком об этом не забыть.

Впрочем, этого доктору Уолшу недостаточно. Напротив, он только входит во вкус. Он объясняет членам Совета и потрясенным слушателям, что мои кости плотнее обычных человеческих костей и что в моих органах не выявлено воздушных включений. Что рядом с моей барабанной перепонкой находится выравнивающий канал, через который вода может попадать в полость за перепонкой, чтобы она не лопалась от высокого давления воды.

Предположительно, продолжает он, я могу без проблем погружаться на большие глубины, труднодоступные или недоступные даже для ныряльщиков с новейшим оборудованием. Мое тело сложено таким образом, что все его пустоты могут заполняться водой, за счет чего я выдерживаю любое давление. Ну а так как я не дышу воздухом, а получаю кислород напрямую из воды, передо мной даже не стоит проблема скопления азота в тканях, более чем актуальная для аквалангистов. Звучит это так, будто он хочет меня повыгоднее продать.

У меня не обнаружили рвотного рефлекса, когда я вдыхаю воду, с важным видом продолжает он. Моя кожа совершенно нечувствительна к соленой воде, тело холодоустойчиво. Помимо этого, мое зрение отличается от зрения нормального человека, потому что у меня в десять раз больше колбочек в сетчатке, поэтому я лучше любого человека вижу в темноте. (Что, кстати, правда: я никогда не зажигаю ночью свет, если мне нужно в туалет. В темноте всё вижу черно-белым, но этого вполне достаточно, чтобы ориентироваться. До настоящего момента я думала, что это нормально.)

– Иными словами, – наконец-то приходит к заключению он, – Саха Лидс – идеальная человекорыба, удачный, жизнеспособный гибрид. Морская дева, так сказать. Русалка, только что без хвоста.

Я вижу, как журналисты, которым всё же удалось перебраться через границу и которые теперь сидят друг у друга на головах в дальнем углу отсека для зрителей, дружно склоняются над планшетами. Они уже сфотографировали, как меня ввели в зал, а теперь у них есть и подпись к фотографии: Саха Л., русалка из Сихэвэна. Морская дева, годами выдававшая себя за человека.

И всё это потому, что я спасла жизнь одному чванливому сынку миллионера. Больше всего мне хочется блевануть прямо на этот их стопятидесятилетний паркет, которым они так гордятся.